Все замечали, как питомцы отзываются на кличку и реагируют на своё отражение в зеркале. Как тут не вспомнить Лакана с его стадией зеркала. Но достаточно ли этого, чтобы утверждать, будто животные себя осознают и мы можем обнаружить у них субъективность?
Немецкий философ Хельмут Плеснер разделил растение, животное и человека в зависимости от соответствующей “позициональности”.
Растения не имеют центральных органов.
Животные организованы “центрично”, они воспринимают себя и всю окружающую среду как систему органов, которая строится вокруг центра. А центр – само животное.
Человек, по сравнению с растениями и животными, характеризуется “эксцентричной позициональностью”, поскольку постоянно выходит за свои пределы и границы. Он может поставить себя на место другого. Позиционируя, т.е. занимая позиции в мире согласно мере дистанцирования от природно-телесной реальности, человек, по Плеснеру, творит себя как личность.
Фрейд говорил, что животные и маленькие дети нарциссичны, и поэтому так умиляют нас.
Недавно я рассказывала коллегам о забавной игре своего кота Жука. Это не шуршащие фантики, не удочки и даже не мыши на батарейках. Это прятки. Такие же, в какие играют дети, когда они начинают ходить.
Жук просит, чтобы его догоняли, убегает, а потом прячется за занавеску, не шевелясь и ожидая пока его найдут. Мы с мужем, играя с ним, обычно делаем вид, что не можем сразу его найти, не видим, куда он спрятался, и приговариваем что-нибудь вроде: “а где тут у нас Жук?”. А Жук сидит за занавеской и с громким мявом выпрыгивает, когда мы его все-таки находим. В ходе наблюдений я обнаружила, что он ждёт именно этих слов, чтобы воспроизвести игру.
Для человеческого ребенка прятки — особенная игра. Потому что она про утрату объекта, необходимую для развития символообразования. Кляйн в работе “Скорбь и ее связь с маниакально-депрессивными состояниями” описывает эту первую утрату (кастрацию) в связи отлучением от груди. А Фрейд в работе “Скорбь и меланхолия”, из которой вырастает текст Кляйн, описывает различие отношений с утратой в меланхолии (психозе) и истерии. Здесь же можно вспомнить знаменитую катушку Фрейда.
Помните эту историю? Фрейд наблюдал за своим внуком Эрнестом и увидел, как в момент отсутствия матери затеял игру: сначала он отбрасывал катушку с криком “Fort!” (“Прочь!”), а потом подтягивал к себе и радостно восклицал: “Da-а!”. Это игра, описанная Фрейдом в “По ту сторону принципа удовольствия”, знаменует попытку присвоения собственного образа и взгляда, “схватывание” инстанции Я, которое происходит в зеркале.
Айтен Юран на лекциях о Лакане как-то говорила, что речь человека влияет на животного. Как будто и их трогает символическое, оставляет на них свой след.
По своим наблюдениям за домашними животными могу сказать, что это правда. У них бывают психосоматические проявления, они играют как маленькие (и психотичные) дети. И дело не в одомашнивании, которое меняет поведение, и не в привязанности ради комфорта. Дело в эффектах человеческой речи.
Конечно, наблюдения за домашними животными не лишены проекций и фантастический достраиваний. Но поразмышлять о том, как устроена психика животного в оторванности от символического, и как работает животный нарциссизм, довольно любопытно.