​​О личной истории, когда психоанализ становится событием. Интервью с Паулой Очман.

Введение (Paula Hochman)
Лакан говорил, что аналитик авторизует себя сам, но и некоторыми другими.

Действительно, думаю, что разговор с "некоторыми другими" является основополагающим для того, чтобы развивать и работать над дискурсом и уже затем двигаться дальше. Впоследствии, если образуется институция, то она возникает в качестве необходимости в связи с предыдущей работой, возникает из работы с этими "некоторыми другими".

Вот почему считаю, что основополагающей является не столько институция, сколько маленькие группы, в которых вы говорите, читаете, обсуждаете, и в которых есть доверие. Институция придет позже!

Введение (Олеся Дубровских)
В 2021 году я впервые приняла участие в образовательном курсе, который читала Paula Hochman (Паула Очман) и который был посвящен желанию («Желание — это небесполезная страсть»). Курс был на испанском языке, соответственно, пришлось столкнуться с тем, что нужно было соотносить два текста: испанскую версию и собственный перевод на русский язык. Именно это стало поворотным событием в становлении меня как психоаналитика.

Нам с Анной повезло поговорить с Паулой Очман: задать вопросы о личной истории Паулы как психоаналитика, о развитии психоанализа в Аргентине, о том, что поддерживает её желание практиковать психоанализ.

Работа над интервью стала невероятно сложным, но увлекательным процессом. Можно даже сказать, что у этой работы есть своя собственная история, непростая, местами драматичная, долгая, но всё же история.

Начиналось всё с очередной внутренней дискуссии с коллегами, в результате которой появилась идея: не узнать ли нам, что происходит с психоанализом в другой части света? Мы составили письмо, а когда Паула прислала ответы, это было целое событие! В первые же минуты я погрузилась в чтение, постоянно делилась самыми трепетными впечатлениями от ее слов. Началась скрупулёзная работа по поиску точек соприкосновения между испанским и русским языком. Мы редактировали в несколько этапов, уточняли некоторые фразы у Паулы и искали такие способы перевода, чтобы сохранить и уникальность испанского языка, и поэтичность речи Паулы. Участник нашей переводческий группы — Андрей — находился в Буэнос-Айресе, мы с Анной по стечению обстоятельств оказались в одно время в Турции, где вместе поработали над текстом.

Выпуск интервью задержался, а первоначальная идея, которая послужила отправной точкой для работы, с течением времени трансформировалась. В то же время, желание, которое лежало в основе интервью, не угасало ни на секунду.

Так нам удалось не только узнать ответы или информацию, но почувствовать сам ход создания чего-то нового, некоторого объекта с кодовым названием «интервью», и это ответственно.

Перевод с одного языка на другой ставит перед переводчиком трудновыполнимую задачу: передать не только смысл, но и оттенки, при том такие, которые отсутствуют в родном языке, но которые так важны в языке, с которого осуществляется перевод. Некоторые грамматические конструкции ставили практически в тупик. Появлялось чувство разрыва между тем, что существует на другом языке (то есть «предсуществует» тому, что подлежит переводу), и тем, что необходимо создать, желательно, не потеряв при этом красоту, ясность и смысл, а также удивительную тонкость изложения автора речи. По этой причине процесс перевода, работы с текстом на иностранном и родном языке, несколько напоминал то, что происходит в практике психоанализа. Речь, конечно, идёт о конструировании объекта и о поддержании желания.

Представляем первую часть интервью с Паулой Очман.

— Да, так и есть, решение посвятить себя психоанализу было в моей жизни главным событием. Так часто бывает, что обнаружение желания окружено атмосферой загадки, удивления, а также чего-то необратимого. С самого детства чтение книг было для меня чем-то очень важным. Я была младшей из шести детей семьи эмигрантов, которые прибыли в Аргентину из Восточной Европы; родным (материнским) языком моих бабушки и дедушки был русский; в особенности мой дедушка по отцовской линии был для меня великим рассказчиком сказок, я его очень любила. Эта ситуация переселения, из «другого места» выводит на сцену структуру языка, его способ означивать, который всегда исходит от «другого означающего» (согласно определению Лакана: «означающее представляет субъекта для другого означающего»).

В такой обстановке, в мои 13 лет, я открыла для себя Уильяма Фолкнера в «Диких пальмах», и затем выдающегося аргентинского писателя, — имя которого Роберто Арльт, в его романе «Злая игрушка». И затем по воле случая в 17 лет я прочитала эссе, написанное Оскаром Масоттой, которое называлось «Секс и предательство в творчестве Роберто Арльта», и это была книга, которая меня приблизила к психоанализу. Там не было прямой отсылки, но вопрос о субъекте — это то, что пронизывало весь комментарий. Это было то, что сработало для меня как находка.

В романе Арльта (я не перечитывала его, оставив приверженность своим подростковым воспоминаниям) юноша, Сильвио Астьер, живший в бедняцком пригороде Буэнос-Айреса, очарованный историями об изобретателях и ворах, переходит от кражи книг в библиотеке к работе в книжном магазине, покуда один воришка, "Хромой", не подговаривает его поучаствовать в ограблении некого богача. Астьер сначала соглашается, но неожиданно меняет свою позицию: выдает Хромого и отказывается от ограбления. В книге Масотта рассматривает предательство как неизбежное следствие сговора. И что меня поразило: диалектика, которая ставит на карту нечто большее, чем намерения, и что где-то открывается место субъекта.

Сообщники в романе, люди обездоленные, заключили между собой некоторый договор, подпольные и тесные узы. Читателя удивляет то, что Астьер без какой-либо выгоды сдаёт преступников. При этом возникает проблема: невозможность приспособиться ни к позиции привилегированного, который злоупотребляет своей властью, ни к позиции обездоленного, для которого все невыносимо и, более всего, он сам. Соучастие как мошеннический сговор лишает субъекта его прав и по определению является настолько неисполнимым, что разоблачение становится неизбежным поворотом.

Когда ты подросток, читать книгу, которая разоблачает всегда бездействующую власть, вводящую в заблуждение и от того ненавистную, — а на своей стороне не иметь ни средств, ни опыта, — это событие.

Подростковый возраст — это время оставить позади позицию беспомощности, и принять ответственность за действия, но на условиях желания и связанного с ним риска, когда не гарантируется ни превосходство, ни привилегии. Пребывание в одиночестве — это основополагающий опыт в подростковом возрасте, когда нет никаких соучастников в собственном существовании!

Единственное эффективное решение от бесплодного одиночества — это желание. И желание, в отличие от требования, поддерживается в объекте, который является причиной этого желания и который Лакан записал буквой «а». То есть для того, чтобы появлялось желание, необходим объект, который является его причиной, и этот объект — причина желания — артикулируется в бессознательном в конструкции фантазма. Желание поддерживается в фантазме, который собран в некоторой конструкции.

— Лакан изучал внутреннюю структуру того, что Фрейд назвал бессознательной фантазией. Он это назвал фантазмом, чтобы таким способом исключить связь с позитивистской идеологией относительно термина «фантазия», которому придается воображаемая и вводящая в заблуждение ценность. Именно Фрейд основывает психоанализ, этот новый дискурс, когда ценность придаётся истине и символической эффективности того, что можно назвать фикциями (ficciones), созданными субъектом как ответ на травму. Первый дискурсивный скачок, который совершает психоанализ, в отличие от психологии и психиатрии, — это признание действия бессознательной фантазии как посредника между травмой и симптомом.

Там, где медицина объясняет симптом травмой, психоанализ представляет новый психический акт между травмой и симптомом: посредничество фантазма как изобретение субъекта, столкнувшегося с травмирующей структурой означающего. И если начать рассматривать симптом как производное фантазма, то симптом становится анализабельным, поскольку возникает предположение о субъекте. Почему так? Ведь если бессознательный фантазм — это причина симптома, пространство сингулярности перекраивается, здесь и возникает психоанализ как дискурс, который предоставляет место этому фантазму таким образом, что его “фикция” конструируется в анализе, и он же способен вмешиваться в отношения с желанием. Поэтому я выбрала изучение структуры фантазма как тему для магистерской диссертации по психоанализу, которая получила название: «Фантазм: структура некоторой истинной фикции».

Так сложилось, что Оскар Масотта, автор книги, был тем, кто познакомил Аргентину с учением Лакана. Он не был ни врачом, ни психиатром, ни психологом. Он учился философии в Университете Буэнос-Айреса, часто встречался с художниками-авангардистами, и его основная связь была с литературой до того, как он открыл дискурс Жака Лакана и посвятил себя психоанализу. 28 июня 1974 года он основал Фрейдову Школу в Буэнос-Айресе, la Escuela Freudiana de Buenos Aires (через десять лет после того, как Лакан основал в 1964 году Фрейдову Школу в Париже, l’Ecole Freudienne), — первую ориентированную лакановским анализом школу на испанском языке.

Будучи студенткой факультета психологии Университета Буэнос-Айреса, еще до того, как я получила диплом, параллельно учебе в Университете я начала участвовать в работе и мероприятиях Фрейдовой Школы, основанной Масоттой. Так я познакомилась с теми, кто стал моими первыми учителями: Германом Гарсия (German García), Сарой Гласман (Sara Glasman), Хорхе Хинкисом (Jorge Jinkis) и Норбером Феррейрой (Norberto Ferreyra), а также с моим аналитиком: Анабель Салафия (Anabel Salafia). Учёба была интенсивной, непрекращающейся, кропотливой. И там же мне присвоили статус аналитика — члена Школы с указанием «достаточно готов» («достаточно образован»).

Примечательно то, что ни Масотта, ни Гарсия, ни Салафия не имели дипломов врачей или психологов. Психоанализ не был сконцентрирован вокруг медицинской практики, это был дискурс, который давал место субъекту языка. Фрейд дал недвусмысленное разъяснение об этом в своей работе «К вопросу о дилетантском анализе», чтобы остановить преследование, от которого страдал один из его наиболее последовательных учеников: Теодор Райк. Будучи доктором философии, он вошел в качестве члена в Венское общество и проходил свой анализ у Абрахама. Однако, в 1925 году Райка обвинили в шарлатанстве, то есть в нелегальной медицинской практике, за то, что он принимал пациентов, не имея степени по психиатрии.

В этой новой социальной связи, в психоанализе, имеется неудобство, когда невозможно предложить диплом как гарантию терапевтических решений. То уникальное (единственное), что учреждает аналитика — это перенос. Докторские степени не могут сами по себе обеспечить интерпретацию.

Не какая-либо Академия или Судьи принимают решение, является ли кто-то аналитиком, это перенос учреждает аналитика как такового. Лакан назвал это осью переноса: Субъект, Предположительно Знающий. В психоаналитическом дискурсе аналитик — это место, где располагается бессознательное знание. Кто-то может обладать учеными степенями, но только перенос на знания того субъекта, который консультирует, это то, что будет наделять полномочиями того, кто предлагает себя в качестве аналитика.

Когда мне было 22 года, я выбрала Анабель Салафию в качестве аналитика, и меня не интересовали ни её ученые звания, ни проверка её документов. Всё, что меня интересовало, — это то, что она была частью Школы, которая была основана Масоттой, и тот способ исследовать вопросы о субъекте, загадочный способ, тот стиль, который даёт место желанию. Спустя несколько лет после начала моего анализа я узнала, что у неё нет никакого диплома в области «психического здоровья», и эта информация была излишней.

Решающими факторами для того, чтобы у кого-то были возможности действовать в качестве аналитика, являются его личный анализ и исследования, имеющие отношения к структуре субъекта.

Каковы условия возникновения переноса, которым субъект нас наделяет? Факт того, что кто-то проделал большую работу в качестве анализанта и занимался изучением структуры субъекта — дает возможность реализовать желание аналитика. Нет как такового диплома психоаналитика, есть желание аналитика, то есть, речь идет об этической, а не нормативной легитимности

Если резюмировать, то психоанализ начинается тогда, когда субъект, который испытывает страдания, передаёт знание другому (переносит знание на другого), и этот другой получает перенос. Возникает связь, которая держится на предположениях, а не на штампах органов здравоохранения. В этом и заключается неудобство, несоответствие практики психоанализа по отношению к институциональным формам легитимации. Это вполне выносимое неудобство, когда вы полагаетесь на силу метафоры, но это станет нежизнеспособным в ситуации дискурса, в котором перенос отвергается, и который Лакан назвал «социальным психозом».

В социальных психозах признаются только какие-то конкретные штампы, там возникает недоверие к метафоре, ее изгоняют как что-то опасное, стремятся искоренить двусмысленность языка, и вместо этого используются коды с устойчивыми и предустановленными значениями как в системе знаков, которыми пользуются животные.

Поэтому становится первоочередным и все более необходимым обеспечить наличие психоаналитического дискурса в наше время, в этой нынешней ситуации беспрецедентного отката в отношении к речи и грандиозного прогресса технологий, когда имеется всеобщее соглашение, которое в бредовой манере приписывает свойства «разума» машине. Это транслируется под названием ИИ, Искусственный интеллект. Это аббревиатура современного бреда. Определение «интеллекта», «разума» отсылает к латинской этимологии, а именно: к inter-legere, т. е. читать между строк. Таким образом, интеллект — это операция изобретательного восстановления неявных частей текста, таких, что находятся в интервалах между сказанным. Машина расшифровывает строчки, но не читает то, что не является строкой, не читает то, что пропущено. Поэтому приписывать машине действие, на которое способен только субъект языка, является мрачным современным безумием.

В настоящее время распространено суеверие относительно Искусственного интеллекта, но это суеверие о машине, которое заключается в том, что машина может отвечать, строго говоря, это Искусственная Иллюзия [прим. переводчика: сокращение ИИ на испанском — I.A., если переводить «Искусственная Иллюзия» как «Ilusión Artificial», то сохраняется аббревиатура, в принципе, на русском также, сохраняется аббревиатура ИИ], поскольку машина не является другим. Перенос инаковости другого на машину — это и есть порядок социального психоза, порядок концентрационного лагеря, потому что это приводит к подавлению другого. Выдавать машину за собеседника (gpt) — это карикатура на технологическую субъективность, которая отбрасывает ошибки в речи и подменяет социальную связь на соединение с машиной, субъект становится добычей этого бреда и его молчания, соскальзывает в наиболее глубокие зоны ментальной слабости и отказывается от этики.

— Итак, я обращаюсь к вопросу «Какие советы вы можете дать нам, опираясь на опыт участия в ТЕЕ (Topología en Extensión de Buenos Aires)?» Ответ такой: учиться, учиться, учиться. И вы уже учитесь, когда держите речь, когда читаете курсы, когда учите; учиться, таким образом, — это также и учить. Также происходят важные открытия, когда вы пишете, поэтому учиться — это и писать тоже. Если подводить итог, «учиться» — это значит читать, слушать, говорить и писать. Если каждый участник каких-либо психоаналитических ассоциаций находит свое место в обучении, то есть, таким способом конструирует свой объект, то в этих условиях получается спокойнее относиться к воображаемым отличиям, и это лучшая позиция, чтобы противостоять непристойностям масс и Я, которое можно назвать «убюческим» (неологизм, производный от персонажа пьесы Альфреда Жарри «Убю, король»).

Лакан цитирует в Écrits свое разочарование от Альфреда Жарри «Убю, король». Тирания Я (которое Лакан оценивает как «безумную инстанцию»), которая стремится выдать за право на свободу любой каприз, который находится по обратную сторону желания, — это манифестация упадка во времена социального психоза.

Возвращаясь к моей истории, мой переход к психоанализу произошёл от Масотты к Фрейду и Лакану. Смерть Лакана в Париже в сентябре 1981 года не позволила мне услышать его вживую. В первые годы этого десятилетия умерли главные герои моей первой юности: Джон Леннон в октябре 1980, Лакан — в следующем году, Хорхе Луис Борхес в августе 1986.

После события, которое можно назвать «Масотта» и «Фрейдова Школа в Буэнос-Айресе» (сейчас называется Escuela Freudiana de la Argentina, «Фрейдова Школа в Аргентине»), случилось второе событие, которое заложило более прочную основу для разработки и конструирования психоаналитического дискурса. Это событие называлось «Жан-Мишель Вапперо». Я принимала участие в его курсах в Буэнос-Айресе, начиная с 1998 года, когда его пригласила E.F.A. («Фрейдова Школа в Аргентине»), организация, к которой я в то время принадлежала.

Он представил свои работы по топологии субъекта как развитие того направления, которое в качестве оснований дискурса было начато Лаканом. Он не учил нас дисциплине, которая была бы приложением к психоанализу, он учил нас «топологии субъекта», то есть тому, как топологически записывать означающее, фантазм, иные структуры, которые относятся к говорящему субъекту, для того, чтобы читать Фрейда и Лакана; мы учили логику, соотносили связи, которые артикулировались, со структурой, и это позволило расположить себя в дискурсе без высокомерия или наивности. Без высокомерия, например, полагать, что аналитик «анализирует» пациента, но и анализант (не «пациент») анализируется «вместе с» аналитиком, использует аналитика в качестве инструмента.

И это иная ситуация, которая даёт иное направление, чем ситуация между врачом и пациентом. В медицине пациент избавляется от болезни благодаря профессиональным действиям медицинского работника, и где субъект находится в пассивной позиции. Совсем иное происходит в психоанализе, субъект, который приходит с запросом, учится читать, будучи в замешательстве, он становится тем, кто анализирует речь, которая формируется при обращении к психоаналитику. То есть анализант не является пассивным наблюдателем знаний, которые выявляет, раскрывает аналитик.

Чтобы установилось знание об истине, интерпретация или чтение, предлагаемые аналитиком, должны найти свое созвучие с дискурсом субъекта, и это созвучие — контакт с интуицией, с предвосхищением знания, которое имеется у субъекта в еще не сформулированной форме. Другими словами, интерпретация верна тогда, когда она действует как метафора знания, которое как бы находится в состоянии интуиции. В анализе выработка бессознательного знания не состоит в получении от специалиста какого-то объяснения, не приспосабливает аргументы, которые навязываются дедуктивным способом, — таким образом никто не может приблизиться к своему бессознательному желанию. В лучшем случае субъект может сказать: «очень интересно», но не будет никаких изменений в его позиции из-за того простого факта, что не найдено созвучие с его означающими, которые ведут к конструированию фантазма.

В конечном итоге, если нет созвучия, субъект не конструирует, не достигает чего-то в отношении объекта желания. Важные вещи субъект воспринимает интуитивно, и они обнаруживаются им с самого начала. Без интуиции нет открытий. В анализе, в процессе выработки знания, субъект удивляется, но не пугается. Ошеломление, испуг — это реакция наивная, философская; изумление, удивление — это реакция анализанта, который поддается чтению истины, то, что прорывается наружу.

Все эти разметки, имеющие решающее значение в практике психоанализа, были вдохновлены учением Жан-Мишеля Вапперо. Его учение не было научным вкладом в разработку психоанализа. Это было чем-то другим, это было спасением работ Фрейда и Лакана, их продолжением.

В июне 2009 мы создали Ассоциацию Topología en Extensión de Buenos Aires как ответвление Ассоциации Topología en Extensión, созданной в Париже Жан-Мишелем Вапперо и его анализантами.

Послесловие (Анна Бельчикова)

Знакомство русскоязычного читателя с опытом развития, становления и распространения психоанализа в Аргентине — это не просто удовлетворение любопытства или руководство к действию по подражанию, скорее, это вдохновение и мотив к осмыслению нашего собственного опыта, преломленного культурными, социально-политическими и историческими процессами, повлиявшими на существование психоаналитиков, их коопераций и тенденций в русскоговорящем сообществе. Неоспоримый факт, что стран, в которых психоанализ лакановского направления «прижился», не так много. Значит ли это, что существуют какие-то предпосылки для его развития? Ведь способ, которым распространяется психоанализ и на который указала Паула, вторя заветам Фрейда, вполне очевиден, — это перенос.

К этому вопросу нам предстоит возвратиться не один раз, но маленькая деталь, на которую хочется обратить внимание сейчас, — это ссылка в личной истории Паулы на персонажа литературного романа, который обнаружил себя в позиции невозможной солидаризации ни с «привилегированными, злоупотребляющими властью», ни с «ненавистными обездоленными» — именно это дало шанс на обнаружение места субъекта. Мы могли бы представить здесь — а это не представляется сложным — омраченную нигилистическую сущность, доведенный до жестокости идеализм, возвышенное охранительство, и так далее. Но Паула подарила нам совершенно другую мысль: о задумчивом, нежном и хрупком опыте подросткового одиночества, где нет никого, «кто бы мог быть соучастником желания». Это конечно не время возникновения объекта, но время начала его поисков, поисков опоры своего желания. В книге Э.Рудинеко («Jacques Lacan. Esquisse d’une vie, histoire d’un système de pensée») звучит примерно такая мысль: если З. Фрейд вернул человечеству детство, то М.Кляйн вернула ему младенчество. Что ж, в нашем интервью Паула вернула нам подростковый, местами экзистенциальный, период жизни! Это ли не повод вспомнить, как молод психоанализ в русскоязычном обществе? И как богата наша культура и литература на потерявшихся героев, не знающих что делать ни со своей страстью, ни со своим одиночеством. Но это поистине плодотворное время для «фикций».

Ещё одно послесловие

Мы будем рады комментариям, размышлениям и вопросам, которые, надеемся, возникнут у читателя по прочтении этого небольшого текста. В скором времени мы опубликуем еще одну беседу с другим аргентинским психоаналитиком, но с Паулой тоже будем на связи.

Вопросы к интервью:
Анна Бельчикова. Преподаватель Школы практического и философского психоанализа. Психоаналитик, супервизор (ориентация на теорию З.Фрейда и Ж. Лакана), приглашенный преподаватель, спикер, автор публикаций (ВЕИП, Музей Сновидений Фрейда, АКПиП, "Наука и истина", "Лаканалия"), организатор и участник конференций, семинаров и рабочих групп по изучению психоанализа, автор лекций по нозологии Фрейда.

Олеся Дубровских. Преподаватель Школы практического и философского психоанализа.
Психоаналитик (ориентация на теорию Ж. Лакана), супервизор, исследователь работ З. Фрейда и Ж. Лакана через призму психоаналитических школ Аргентины.

Перевод: Андрей Крючевский и Олеся Дубровских.

Редакция перевода: Анна Бельчикова и Олеся Дубровских.